Сент-Женевьев-де-Буа - Страница 45

— Прости меня — еще раз так же тихо еле различимо выдохнула Ирэн, не меняя позы Он снова налил себе шампанского — Зачем тебе? Я не хочу тебя знать и это окончательное мое решение Мы никогда не увидимся больше… Что тебе от того, что прощу или не прощу тебя?

— Я все это знаю Но — прости. Я не смогу так жить…

— Ой, милая, ну вот только этого не надо Не сможешь — не живи. Это твои проблемы. Понимаешь — твои? И я знать о них ничего не желаю… Понятно тебе?

Хватит с меня вчерашнего цирка и того, что по твоей милости я не смогу ездить в отель, к которому привык Кто ты такая. чтобы из-за тебя я ломал свои привычки? А? Можешь не отвечать! Твое мнение меня не интересует А свое я оставляю при себе, тебе оно все равно хорошо известно. Так что прекращай свой спектакль, меня он больше не занимает Вставай и убирайся Ты слышишь меня?

— Слышу. Прости меня, — она отвечала ему по-прежнему тихо и не поднимая глаз Казалось, сейчас на пороге его номера на коленях стоит вовсе не Ирэн, а какая-то другая женщина, смиренная, кроткая, готовая снести любые оскорбления и желающая только одного — получить его прощение Но это конечно же была Ирэн — по комнате разливался отвратительный ему запах ее духов — запах мокрой листвы какого-то экзотического растения Это был ее голос, низкий и слегка хрипловатый. Это был она. И в раскаяние ее он не верил ни минуты, посему был готов к любой очередной выходке. И, удивительное дело!, теперь, почувствовав внутреннюю свободу от ее чар, даже получал удовольствие от их поединка. Тандем, похоже, тоже расслабился. Она вела себя тихо и кажется не собиралась делать ничего предосудительного — Да, ради Бога, если после этого ты уберешься и оставишь меня в покое Ну вот, слушай: я тебя прощаю! Все? Теперь катись. " Колбаской по Малой Спасской ", как говорила моя бабушка Он был слишком переполнен чувством упоения свободой от нее и даже властью теперь над нею, властью позволяющей ему унижать ее сколько захочет.

Не будь этого, он возможно заметил бы, что упоминание им бабушки, заставило ее вздрогнуть и впервые с момента столь странного и унизительного для нее, появления в его номере поднять глаза — Прости меня, хотя бы ради памяти о твоей бабушке или дедушке, кого из них ты чтишь больше — А вот этого не надо. Не смей произносить своими грязными губами их имен, поняла? И вообще, я же ясно сказал тебе, убирайся! Вызвать секьюрити?

Или все же сама уйдешь?

— Я уйду. Но пожалуйста, умоляю, скажи, что ты правда простил меня Мне это важно, очень важно Пожалуйста, я очень прошу тебя, — она не заплакала, хотя и к этому развитию событий он был готов Но в голосе ее звучало такое неподдельное искреннее страдание и мольба, что он не то что бы пожалел ее снова, нет, на жалость по — прежнему не было и намека в его душе, просто ему стало интересно, зачем, собственно, так добивается она его прощения и какой подвох стоит за этими мольбами — Хорошо, я же сказал уже — прощаю Ступай себе с Богом. Все?

— Да, — она неожиданно медленно, как во сне или в трансе поднялась с колен и теперь прямо смотрела ему в лицо — Поляков взгляд отвел — хотя ее лицо не выражало ничего, но именно это его, в принципе готового ко всему и испугало Это было неживое лицо — бледность его была землисто-серой, знаменитые фиолетовые глаза теперь казались подернутыми пеленой и разглядеть их было почти невозможно в глубоко запавших глазницах, скулы и нос заострились. Это был Ирэн, и, в то же время — совсем не Ирэн.

— Господи, колется она, что ли? — хмуро подумал Поляков, — И на что польстился, дурак? И как польстился! Только что, под венец не позвал, — азарт поединка растаял — бороться сейчас было не с кем Женщина, которая остановившимся безжизненным взглядом смотрела на него, уронив руки вдоль тела, казалось вот-вот лишится чувств, а то и жизни, — выпроводить ее побыстрей и желательно без шума, — подумал Поляков, а вслух сказал, заметно смягчив тон — Ну вот, и иди теперь. Прощай. Бог тебе судья, Ирэн — Да, Бог… — она повернулась и сделал шаг к двери, но покачнулась и упала бы если бы не вцепилась побелевшей рукой в спинку кресла, оказавшегося на пути — Ну, начинается, — подумал Поляков и, как всегда запутавшись в тяжелых полах халата, попытался встать из своего кресла Она слабым жестом остановила его — Не надо, я сама. Пройдет. Позволь только глоток шампанского…

Последняя реплика его взбесила " Шампанского тебе? А потом икры? В вазе для фруктов? А что потом? Американского ковбоя? Или я сгожусь на безрыбье? "

Он не произнес ничего этого вслух, но мысль была столь яростна, что похоже она прочитала ее на его лице — Не беспокойся, я не попрошу более ничего Можно выпить глоток?

— Пей! Но, вот именно, больше ничего — он был настолько зол, что демонстративно отвернулся от стола и уставился в зашторенное окно, пока она нетвердой походкой двигалась к центру гостиной, доставала бутылку из серебряного ведерка и, постукивая ею о край бокала, наливала себе шампанского Он не наблюдал за ней и не хотел видеть ее, потому что каждая секунда ее присутствия подле него была ему тягостна, он торопил минуты и ему казалось, что если он не будет наблюдать за ней, все кончится быстрее — Выпей со мной — неожиданно услышал он совсем рядом и повернувшись не смог не вздрогнуть от неожиданности. Она стояла возле его кресла, приблизившись бесшумно, верная своей кошачьей манере, так же неестественно по балетному прямо, вытянув спину и слегка откинув назад голову. В одной руке она держала наполненный искрящимся напитком бокал, а другой указывала тот, из которого только что пил он, — выпей, простимся, как люди, — она был как и прежде смертельно бледна, но с последними словами с тонких запекшихся губ ее слетела короткая едва уловимая и, с какой-то скрытой издевкой, усмешка — Как люди? — только тяжелые полы халата помешали ему рвануться из кресла и вскочить на ноги в сильном душевном волнении, а вернее величайшем возмущении чувств, но выпалив это, он осекся — дискуссия сейчас никак не входила в его планы, — Хорошо, давай, как люди, если тебе от этого станет легче.