— Однако мне ничего не известно о вас, милостивый государь…
— Вот как? Вам ничего не известно о том, что белогвардейские мятежи подавлены по всей России и рассчитывать на Добровольческие армии, на войска Антанты, на белоказаков вам больше не приходится? Вам ничего не известно об этом, ваше сиятельство, княжна Долгорукая?
— Меня зовут мать Софья — Нам известно, как вас зовут и мы отнюдь не случайно здесь Поэтому извольте прекратить препирательства со мной и исполняйте то, что я вам сказал, во избежании самых серьезных последствий. Особенно лично для вас…
Отряд, спешится — с этими словами он сам легко спрыгнул на землю и вплотную, как-то подчеркнуто дерзко подойдя к настоятельнице, близко и прямо взглянул ей в лицо.
Запал исчез в нем также внезапно, как и возник Бывалый парень просто выскользнул из его оболочки и стремительно, ловко, как ему и полагалось, никем, разумеется, не замеченный покинул помещение, оставив Дмитрия Полякова один на один с теми, кто сейчас окружал его Честно говоря, это был не очень благородный поступок, поскольку Дмитрий Поляков находился в состоянии плачевном — был совершенно измотан физически и морально и практически не способен постоять за себя каким либо образом Те же, кто сейчас в прямом смысле этого слова, плотно окружали его беспомощно распластанное на диване тело, настроены были отнюдь не дружелюбно Конечно, физическая расправа ему ни в коей мере не угрожала, что же касается морального аспекта проблемы, то он был заявлен в эти минуты очень и очень остро. Возможно лучшим для Полякова было, если бы вместе с остатками физических сил и безоглядной решимостью действовать и добиться своего любой ценой, его покинуло и сознание. Тогда все разрешилось бы просто, по крайней мере на данном этапе событий Но сознание его, именно сейчас окончательно прояснилось, стряхнув с себя и остатки эмоциональной похмельной вялости, и последовавшего за ней, сообразно закону маятника всплеска бурных эмоций. Все это отступило на второй план, хотя каждое действие, из тех которые он успел совершить за минувшие полчаса запечатлены были памятью с потрясающей точностью, и, как фотографии, запечатлевшие сцены его позора и унижения, стояли перед глазами, не давая забыться или хотя бы отвлечься ни на минуту. Сейчас пространство его внутреннего мира — сознание, разум, душа и, — что там еще заключал в себе этот мир?! — было затоплено одним лишь раскаленным, обжигающим, разрывающими его изнутри чувством Этим чувством был стыд. Так стыдно ему не было никогда Даже в ранней юности, когда его застали за неким постыдным занятием. Ничего более, что хоть как-то сравнимо было с тем, что испытывал он теперь, на ум не приходило Судьба, действительно, была милостива к нему — он конечно и "попадал в просак ", и « влипал», и « вляпывался» — словом, случались в его жизни ситуации, которые порождали чувство неловкости и даже стыда, но все это даже отдаленно не напоминало тот раскаленный водоворот чувства, испепеляющего его душу теперь.
На его несчастье, а быть может, наоборот на счастье — иначе сцена выглядела бы совсем уж комичной, под рукой его не было сейчас подушки, одеяла или какого другого предмета, коим можно было бы закрыть лицо. Будь иначе — он непременно бы поступил именно так. Тело же его было настолько ослаблено физически — и это тоже было мучительно стыдно, — что он не чувствовал в себе сил пошевелить руками — иначе он спрятал бы лицо в ладонях, или, по крайней мере, перевернулся бы на живот, уткнувшись лицом в мягкую обивку дивана, или попросту убежал бы, впрочем это ему вряд ли удалось бы сделать, будь он даже и в нормальной физической форме Диван в его номере, куда его доставили секьюрити и на который он немедленно рухнул без сил, плотным кольцом окружали четверо сотрудников службы безопасности отеля.
Те двое, которым он сдался возле номера старушки и двое — присоединившиеся к ним возле лифта, они, очевидно, ловили его на верхнем этаже. Теперь все четверо стояли вокруг дивана тем же плотным кольцом, что и шли, конвоируя его восвояси, словно боясь, что он выкинет еще что-нибудь, стоит им только разомкнуть круг. Они молча, настороженно и недобро, к тому же весьма бесцеремонно разглядывали его и это было тоже стыдно, унизительно и нестерпимо, но ничего поделать он не мог Кто-то еще, невидимый им из-за широких спин охранников, нервно расхаживал по номеру, но и он был молчалив.
Похоже было, что никто из них не уполномочен принимать какие-либо решения и вообще мало представляет, как вести себя в подобной ситуации — все ждали кого-то, кто мог хоть как-то ее разрешить. Так и оказалось — послышался звук открываемой двери, чьи-то быстрые шаги, изумленный и испуганный одновременно возглас — Что происходит? Ему плохо? Он оказал сопротивление? Что они с ним делают? — взволнованный молодой голос выпалил все эти вопросы на одном дыхании. Секьюрити зашевелились, но кольца не разомкнули — Понимаете, мсье де Буасси, этот русский — мсье Поляков, он стал требовать… — голос постарше крайне сбивчиво и испуганно начал объяснять ситуацию тому, кого звали де Буасси, но был остановлен — Я знаю, что произошло Но, что сейчас? Он сопротивляется?
— Нет. Он… Он… лежит — Его, что, связали?
— О, нет, мсье де Буасси! Как можно было… Он просто лежит…
— Тогда почему здесь столько секьюрити? И зачем они так стоят? Где он?
Он может говорить?
— Но я думал, мсье де Буасси…. На всякий случай… до вашего прихода… Да, он, мсье Поляков, кажется в полном сознании Просто не очень хорошо себя чувствует, я думаю…