Сент-Женевьев-де-Буа - Страница 18

Или Довиль? В Нормандии сейчас прилично — тепло и не жарко, по-моему — Завтра? Ну завтра ведь и будет завтра, — она снова кокетливо помахала шляпкой на уровне худой щиколотки своей левой ноги, — завтра, это еще очень не скоро Хорошо, я позвоню тебе завтра и тогда поговорим Вообще, не люблю Ниццу, особенно летом А Довиль?.. Я подумаю. Завтра. А теперь отвори мне дверь, но не смей меня трогать Помнишь, что я сказала, да? Ну, прощай — Но ведь уже завтра, — он послушно сделал шаг в сторону двери и даже взялся рукой за витую тяжелую ручку, но остановился, загораживая собой дверь, а другой рукой одергивая полы халата, — осталось несколько часов — и рассветет Самолет у меня утром, это конечно не проблема, но…

— Отвори мне дверь, — повторила она более монотонно, чем сказала это прежде и он понял, что игривое настроение ее сейчас сменит холодная тупая апатия — Конечно, иди, если хочешь, но по крайней мере дай мне знать до отлета или оставь какие-нибудь свои координаты, чтобы я мог..

— Какое смешное слово — координаты, — медленно произнесла она без тени улыбки, и повторила по слогам, — ко-ор-ди-на-ты Я позвоню тебе завтра, прощай Она прошла мимо него так невесомо, что он не ощутил даже легкого колебания воздуха на своем лице, хотя она едва не коснулась его, ступая за порог, и только запах ее духов едва уловил он и, вдохнув глубоко-глубоко, удержал подле себя на долю секунды — терпкий запах мокрой листвы какого-то экзотического растения « Цветы у него должно быть огромными и непременно темно фиолетовыми» — мелькнула в голове его странная и неожиданная мысль и почти незамеченная им растворилась. Некоторое время он постоял у распахнутой двери своего номера, а потом медленно затворил ее и, словно не узнавая привычных предметов, с некоторым удивлением даже оглядел опустевшую наконец гостиную.

Похоже было, что этой ночью, вернее в последние предрассветные часы первой ночи нового одна тысяча девятьсот семнадцатого года Ирэн фон Паллен приходила в себя дважды Напиток, предложенный Рысевым оказал на нее действие немедленное и удивительное — она стремительно провалилась в совершенное забытье, которое не было сном, потому что спала она всегда очень чутко, посыпаясь от малейшего не то что бы шума, а простого колебания воздуха, вызванного, к примеру, легко порхнувшей у раскрытого окна тончайшей кисейной занавеской Теперь же она оказалась отгороженной от внешнего мира, наполненного все усиливающимся шумом за дверью: громкими криками и смехом, звоном посуды и шумом падающих предметов, такой плотной и непроницаемой пеленой забвения, что казалось он перестал существовать для нее вовсе. Но и внутренний ее мир, оживающий более обычного как раз в часы ее тревожного сна, теперь был безмолвен и темен, скованный вязкой паутиной странного зелья. Она не видела снов, душа ее не ощущала каких-то неведомых призывов и не парила над миром, покинув холодное тело, как это часто бывало с ней, особенно если засыпала после долгих часов лихорадочного бодрствования под действием наркотика.

Очнувшись от этого забвения первый раз, словно вынырнув из холодных глубин темного лесного омута, она не сразу ощутила себя собою, и некоторое в время лежа в кромешной прохладной тьме приходила в себя, ощущая сначала свое тело и медленно возвращая себе умение им управлять, а уж потом осознав и вспомнив, правда сквозь какую-то странную пелену, кто она, что такое, зачем и почему окружает ее Она обнаружила себя совершенно нагою, лежащей в широкой прохладной постели, убранной мягким приятно обтекающим тело скользящим шелком Комната, в которой она находилась скрывалась во тьме, не было даже ночника у кровати, но почему-то она показалась ей велика, не в пример той предыдущей, где приняла она из рук Рысева старинный кубок со странным питьем. Где-то здесь к тому же непременно было открыто окно, оттого воздух был свеж и наполнен сырой прохладой петербургской ночи Ирэн осторожно пошевелила руками и ногами, отчего прохладные шелка тут же пришли в движение и обласкали, легко скользя, ее тело Оно послушно подчинилось ей, но было, в то же время, каким-то чужим, пустым, остывшим и безумно усталым, словно возвращенным ей только что кем-то, кто долго и настойчиво пользовал его на свой лад " Он овладел мною конечно, но зачем же так? — вяло, без возмущения и даже обиды, подумала Ирэн Она была скорее раздосадована, потому что к близости с Рысевым была готова и ожидала от нее чего-то столь же необычного и потрясающего для нее как то, что было в его словах, обращенных к ней накануне Однако и досада ее была такой же вялой и апатичной, как и все прочие чувства и ощущения Она пыталась встать и отыскать какой ни будь светильник, чтобы оглядеться, но почему-то не сделала этого. Потом хотела поразмыслить о случившемся и попытаться что-нибудь вспомнить, но и на это не нашла в себе сил Легкая дымка, которой все это время был подернуто ее сознание сгустилась, и Ирэн снова, и не заметно для себя погрузилась, как в теплую, расслабляющую, до краев наполненную благоухающей водой огромную ванну, в глубокое вязкое забытье На этот раз однако оно не было столь темным и безмолвным как сначала.

Ей снился сон, а быть может был это и не сон вовсе, а то, чему свидетелем стала душа ее, которая освободясь на время от телесной оболочки понеслась по ей одной известным дорогами и лабиринтам, и там оказалась в самой гуще ярких фантастических событий Ей виделась битва, в которой сошлись сотни и тысячи разгоряченных всадников, одетых в странные, но прекрасные одежды, окрашенные в пурпурный цвет — у одних воинов, и кипенно белые — у других Сражение это разворачивалось в долине, пролегающей между двумя полукружьями горных хребтов, зеленых и голубых у основания, с вершинами, увенчанными блистающими снежными покровами Солнце уже клонилось к закату и лучи его, наполненные ярким багрянцем насквозь пронизывали долину, от чего белые одежды всадников казались алыми, а красные, наливаясь пурпуром, становились темными почти черными, как самые темные редчайшие рубины, виденные ею в старинной прабабушкиной диадеме, хранящейся ныне в их доме вместе с другими уникальными украшениями, многие поколения переходящими по наследству и теперь ждущие ее в тяжелой серебряной шкатулке-ларце. Слышался звон скрещенных сабель, боевые призывы воинов, конское ржание, крики и стоны умирающих Их было уже великое множество, поверженных на землю, залитых кровью, сочащейся из страшных ран, от чего нельзя было понять, кто из них принадлежит к какому воинству — одежда раненых и убитых была одинаково красной от крови Однако оставшиеся в живых не оставляли своего ратного дела: битва продолжалась с неиссякаемой яростью и лица воинов были почти безумны, искаженные гримасами ненависти и смертельного азарта Она тоже была среди них, облаченная в белое, но забрызганное кровью и от того почти алое платье, верхом на горячей сильной лошади с мечом в одной руке и легким золотым щитом-в другой Волосы ее были распущены и их украшала почему-то та самая знаменитая диадема из тяжелых темных рубинов, сейчас более напоминающая корону Впрочем теперь, она и была короной, потому что Ирэн в этой битве была не просто отважной воительницей, валькирией, как назвал ее вдруг какой-то неведомый голос, но и королевой, которой было послушно белое воинство и которое именно она вела за собой, ввергая в пучину битвы.